Прайд Саблезуба - Страница 20

В общем жизнь налаживалась. Даже новый вождь лоуринов свыкся со своей ролью – переизбрать его никто и не подумал. Люди старались поскорее забыть ужасы зимы, и Семен, который становился день ото дня мрачнее, только мешал им в этом. На него, конечно, можно было просто не обращать внимания, но очень многие оказались в психологической зависимости от него – слишком долго ему пришлось делиться с ними своей жизненной силой, на себе самом показывать, что жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Теперь все кончилось – в том смысле, что и силы душевные у него иссякли и нужда в них у общества отпала. Сам же он, как оказалось, чужой поддержкой воспользоваться не может – ну, не помогает она ему.

К тому же возникла старая проблема: при его тихоходности, при неумении пользоваться луком на обычной охоте от Семена мало толку – если только перетаскивать добычу. Но этим и без него есть кому заниматься. И Семен стал ходить к реке.

Возле берега плавала коряга. Точнее, это был кривой ствол дерева, росшего, наверное, на склоне или обрыве, который в конце концов подмыло, и мучения дерева на этом закончились. Семен зачем-то выловил трехметровую кривулину, положил на берег и стал ее рассматривать. Похоже, это была лиственница с обломанными ветками. «Эк тебя жизнь-то покорежила, – думал Семен. – Ну, прямо как меня. Получается, что тебе трижды пришлось менять направление роста. И все это чтобы тянуться вверх. Чтобы потом свалиться в воду и плыть вместе с другим хламом. Что-то ты мне напоминаешь своими изгибами, какую-то ассоциацию вызываешь… Ах, да – киль лодки. Мне бы такую! И уплыть отсюда ко всем чертям… Уплыть… Уплыть… А куда и зачем?»

Собственно говоря, мысль о водном путешествии возникла у Семена не впервые. Но… И не просто «но», а целых три. Во-первых: куда и зачем плыть? Он же смотрел карту, пока перемещался в «летающей тарелке». То, что здесь называют Большой рекой, впадает в действительно большую реку, текущую непосредственно к морю через бескрайние приморские низменности. Сравнивая местную географию с географией родного мира, Семен подозревал, что все эти приморские равнины, окаймляющие континент, к началу неолита будут благополучно затоплены и станут тем, что специалисты называют «шельф». Делать там решительно нечего. Во-вторых, на чем плыть? До нормального леса в таких условиях не добраться. Насобирать по берегам приличных бревен, конечно, не удастся, а вылавливать то, что плывет, – дело безнадежное. И в-третьих… «Просто ничего не хочется. Ветки нет, и все как-то потеряло смысл. Пока шла отчаянная борьба за выживание, было еще ничего, а теперь… Может, ее уже и в живых-то нет? Или наоборот, ей там очень хорошо? Она и думать забыла о дикаре по имени Семхон? Нет, не может такого быть… И ребенок…» При мысли о том, что его ребенок так и не родится, а если родится, то он его никогда не увидит, Семену хотелось нырнуть вот в эту грязную, холодную воду и больше не выныривать.

«Смешно даже, – думал Семен, – ведь лет в 18–20 мысль о возможном отцовстве повергала меня в ужас. Она ассоциировалась с окончательной и полной потерей свободы. А теперь кое у кого из сверстников дети уже школу заканчивают, а у меня…»

То ли вид кривого деревца, олицетворяющего безнадежность борьбы, то ли новая порция воспоминаний, то ли вид оживающей природы, то ли все, вместе взятое, вдруг проломили барьер многодневного отупения и апатии. Захотелось куда-то бежать, кричать, драться…

Только бежать было некуда, драться не с кем, а ярость требовала выхода. Она его требовала очень сильно, и Семен, подхватив неразлучный посох, начал «работать». Он прыгал, поворачивался, уклонялся, делал перехваты, резко менял угол атаки и бил, бил, бил невидимого противника. Или противников. Тело покрылось потом, мышцы налились силой, а тяжелый посох вдруг сделался послушным – как когда-то. Воображаемый же противник становился все более реальным…

– Да, – сказал Семен, останавливаясь и переводя дыхание. – Да, длиннолицые бледные ребята из межпланетной цивилизации! Умные, вежливые, знающие все наперед и не делающие ошибок! Я для вас досадная случайность, червячок, попавший под асфальтовый каток истории. Да! Вы погубили и еще погубите сотни тысяч, а то и миллионы людей, и никто не предъявит вам счет – вы не оставляете следов. Но одну ошибку вы все-таки допустили – забрали у меня самое ценное, но оставили в живых. И оставили мне надежду. Нет, не на возвращение женщины – не такой я дурак. Вы оставили мне надежду на месть. И ради этого жить стоит – проломить хоть один инопланетный череп – ух!!!

Семен выбрал не слишком крутой спуск, разделся, плюхнулся в воду и тут же выскочил на берег – ледяная вода обожгла разгоряченное тело. Несколько минут он стоял, размазывая грязь по коже и, как только немного согрелся, с ревом вновь ринулся в воду. На сей раз холодовый «ожог» был уже не таким болезненным.

Потом он сидел на свернутой комом рубахе, обсыхал и смотрел вдаль. Приступ бешенства и купание как бы стряхнули с мозгов вязкую серую пелену, мысли стали четкими и ясными.

«Давно бы так, – облегченно вздохнул Семен. – Это кривая листвяшка так на меня повлияла. Спасибо тебе, деревце, плыви дальше – ты сделало свое дело! – Он собрался спихнуть в воду кривой стволик и вдруг замер: – А ведь что-то ты на меня еще навеяло, а? Что-то вполне безумное и важное. Ну?! Да: киль. Лодка.

Бред? Безусловно. Но не бредовее многого в этом мире. Спокойно, Сема, спокойно. Сядь и думай – от общего к частному и наоборот. Ну-ка, сформулируй, чего ты хочешь сейчас от жизни? Только без фантазий: чем бы ты хотел заниматься, чтобы жизнь не казалась напрасной? Ответ: хочу вернуть Ветку. Или узнать о ее судьбе. И судьбе ребенка. Или отомстить. И тогда можно умереть спокойно. А что, на судьбу людей, копошащихся вон там, на стоянке, тебе уже наплевать? Нет, но теперь они уже смогут обойтись без меня. Среди них есть и мастера, и мудрецы, и потенциальные лидеры. Сейчас я их подавляю, сам не желая этого. Они смотрят на меня, ждут от меня решений и приказов. Это удобно, это комфортно, ради этого можно терпеть даже произвол начальника. Только я (что ж перед собой-то лицемерить?!) плохо подхожу для этой роли: сладости власти не чувствую, а ответственность плющит меня в лепешку. Я же не вечен – они должны и могут приспособиться жить в новых условиях без меня.